Рецидив

Буду не первым, кто выскажет эту мысль, но разворачивающиеся на наших глазах события, которые некоторые называют «русской весной» и которые критики гораздо справедливее определяют как «весну» советскую, дают основания для того, чтобы проговорить это более внятно и подробно.

Понятие «реванш» не так уж далеко отстоит от «рецидива». Бывает рецидив преступления, бывает — рецидив болезни. И в данном случае это похоже именно на рецидив застарелого заболевания, который стал возможным во-многом именно потому, что лечение не было доведено до конца.

Когда завершилась Холодная война, ее фактические победители и те круги и силы внутри распавшегося СССР, которые положительно восприняли окончание противостояния, не сделали некоторые важные вещи в плане гуманитарного осмысления ее опыта и итогов. Тогда многим по обе стороны обвалившегося Железного занавеса казалось, что без этого можно обойтись, чтобы не травмировать лишний раз проигравших, «ведь все и так ясно». Но, как мы видим теперь, некоторым оказалось ясно не все.

И для Запада, и для тех постсоветских людей, что разделяли европейские ценности и готовы были полностью оставить советский период прошлому (а их тогда в России, видит Бог, было больше, чем сейчас), а также выразителей этих настроений во власти РФ было бы верным решением сказать и зафиксировать четко и недвусмысленно: да, это была война. Не обычная классическая война, а «бесконтактное» противостояние, но тем не менее — война. Да, Советский Союз потерпел в ней поражение. Со всеми вытекающими последствиями.

Кстати, и «лихие» 1990-е в этом случае предстали бы под другим углом зрения. В менее «жалостливом», но более честном ракурсе. Без вопроса-мольбы «За что нам это?» Тяжело тогда пришлось «народу-страстотерпцу»? Да уж не легко. А кому бывало сладко после проигранной войны?

Нет, я не про «горе побежденным». Я про горе виновным, а это несколько другое. И на вопрос о мытарствах 1990-х «за что?» ответов более чем достаточно. Да за то, родные, за то. За то самое. За Будапешт 1956, за Прагу 1968, за Польшу 1981, за всех, кого Советы убили, посадили или держали под оккупационным сапогом на протяжении всего этого «геополитического противостояния» с «миром капитала».

Вот правильный ответ на правильно поставленный вопрос. Проиграли и поделом. Постсоветский реваншизм в таком случае лишился бы подпитки энергией негодования из-за якобы обманутых ожиданий и невыполненных обещаний. Хотя, возможно, черпал бы в этом случае больше поддержки в глухой злобе граждан бывшей сверхдержавы от столкновения с жестокой и нелицеприятной правдой. Поскольку свободный мир победил не только потому, что был сильнее. Но и потому, что оказался лучше. Это была победа не только экономическая и политическая, но и моральная.

Но эту интерпретацию не утвердили в качестве консенсуса и мейнстрима, а оставили только одним из возможных нарративов для описания произошедшего. То ли это была война, то ли не совсем война. То ли у нее были победили и проигравшие, то ли такие категории в данном случае «лучше» не применять. И вообще: «Давайте замнем эту неприятную тему».

И поэтому одни поняли так, другие эдак, а некоторые, как мы видим, и вовсе «не поняли». «Это было не поражение, а временное отступление. Ничего не завершилось, счас все вернем взад».

От смыслов — к дипломатии и архитектуре международного порядка. Сначала признать и озвучить факты, потом — оформить их институционально. Победители и признавшие свое поражение, смирившиеся с ним проигравшие должны были не только зафиксировать фактический результат борьбы, но и укрепить этот результат гуманитарными и этическими аргументами. Как это было сделано по итогам 1945 года.

Очевидно, что в этом случае возросли бы шансы и на реальную и глубокую, а не поверхностную и ситуативную десоветизацию на «постсоветском пространстве». Последнее впрочем — отдельная и большая тема. Скажу только, что на мой взгляд, доминировавший на протяжении 1990-х в российском медиа-пространстве и официозе антисоветский тренд был садистским расковыриваемым советских ран, а не профессиональной хирургической операцией, призванной в конечном итоге уменьшить страдания самого пациента (возможно, лучший пример такой милосердной работы скальпеля — «деоттоманизация» Турции Кемалем Ататюрком). В итоге стало только хуже — раны не зарубцевались, а загноились. И сейчас гной пошел.

История не дает нам готовых рецептов, и в ней не бывает дословных совпадений. Панацеи от рецидива нет. Но даже если бы ясность только усугубила тяжесть депрессии и фрустрации проигравших, она, ясность, ценна уже тем, что и советская весна и вообще все во взаимоотношениях «правопреемника» СССР с остальным миром в течение этих 25 лет выглядело, оценивалось и воспринималось бы иначе. Соответственно и действия участников драмы, основанные на этом понимании, были бы более адекватны ситуации.

А сейчас на наших глазах этот заговор умолчаний и недоговорок все равно взорван, но не победителями, а жаждущими реванша «правопреемниками» той страны, которой большой нет.

Ясный и недвусмысленный итог Cold War оказался искажен двусмысленностями. «Мы» проиграли, но в то же время мы как бы не проиграли, а «миролюбиво сдались»...

Миролюбиво или нет, но сдача — это значит капитуляция. Надо очень постараться, чтобы «не заметить» этот факт и объехать его на хромой кобыле.

Типа и тут СССР такой, о-па: «Вы знаете, а я теперь передумал и сам хочу стать частью свободного мира. Добровольно. Давайте все забудем и обнимемся. Старый меч в ножны. Товарищи (то есть, пардон, теперь уже господа), мы станем братья». Присоединиться к свободному миру — это, конечно, похвально, но ожидание, что в благодарность бывшей тоталитарной империи отпустят все грехи, было уже явно чрезмерным. Однако мир в целом согласился, а частью сделал вид, что согласился с такой трактовкой событий, как умиротворяющей и успокоительной (десятилетия противоборства всем порядком потрепали нервы), а также чтобы лишний раз «не сыпать соль на рану» этим таким обидчивым и чувствительным Russians.