О рационалистической парадигме

Часть I: Разум, жизнь, эмоции

В данной статье, не претендующей на роль философского откровения, а лишь систематизирующей хорошо известные посылки и выводы, излагается суть рационалистического мировоззрения и, в рамках такового, даются ответы на основные вопросы, часто считаемые «вечными» и «неразрешимыми». Рационалистическое мировоззрение, ставящее во главу угла разум и логику, в полном соответствии с собственными принципами, не вводится в качестве набора принимаемых на веру догм, а выводится логически из минимального числа установленных с максимальной степенью достоверности посылок. Итак, начнем с самого начала: отбросим любые предубеждения, в том числе связанные с личными предпочтениями, традицией и повседневным опытом, и дадим ответ на вопрос: существуют ли факты, известные нам с абсолютной достоверностью?

Вопреки утверждениям некоторых агностиков, возводящих свой агностицизм в догму, такие факты существуют. Их ровно два — или, если угодно, один, из которого напрямую следует второй. Их сформулировал Декарт в своей знаменитой формуле cogito, ergo sum — «я мыслю, следовательно, я существую». Итак, нам — точнее, мне, ибо никакого понятия «мы» еще не введено — бесспорно известно, что я существую, и не просто существую, а как мыслящая, обладающая разумом сущность. К сожалению, на этом список абсолютно достоверных истин заканчивается (в частности, если обладание разумом — бесспорный факт, то обладание телом — уже гипотеза). Отсюда, однако, можно заключить, что я не просто обладаю разумом, а являюсь им; формула Декарта может быть усилена до критерия обратным тезисом: если я не мыслю, то я не существую. Значит ли это, что неспособная мыслить сущность не может существовать? Безусловно, не значит — но к ней будет неприменимо понятие «я». Возможно ли предложить альтернативы формуле Декарта, обладающие тем же свойством верности обратного тезиса? Нет; в таких альтернативах будет неверен — или, как минимум, безоснователен — либо обратный тезис, либо прямой. Например: «я чувствую, следовательно, существую» — однако «я», не обладающее чувствами (но обладающее разумом), может существовать. Или «я обладаю душой, следовательно, существую» — тезис, безосновательный сам по себе: если существование разума — бесспорный факт, то существование души (если не определить ее как нечто, тождественное разуму) — ничем не подтвержденная гипотеза. Таким образом, мой разум — это и есть я; без всего прочего я могу существовать, но без разума меня не может быть в принципе (и этот принцип более непреложен, чем даже физические законы, о верности которых мне на данном этапе рассуждений ничего не известно); соответственно, разум обладает для меня наибольшей значимостью и ценностью. Я пришел к тезису о примате разума, каковой и лежит в основе рационализма.

Дальнейшие рассуждения потребуют все же сделать ряд допущений.

Первым из таких важнейших допущений является существование чего-либо, помимо меня. Назову это нечто, существующее помимо моего сознания, объективной реальностью, или внешним миром. Второе допущение состоит в том, что этот мир познаваем, то есть информация о нем может быть воспринята и с ненулевой степенью адекватности обработана моим разумом.

Я отдаю себе отчет в том, что оба эти допущения не могут быть строго доказаны и лишь принимаются как наилучшим образом объясняющие ту информацию, которой я располагаю, и как наиболее конструктивные для когнитивной деятельности. Собственно, эти два допущения и образуют аксиоматическую базу рационализма; все остальное может быть выведено. Из этой базы, в частности, следует применимость научного метода познания и адекватность (относительная, конечно, с учетом неполноты данных об объективной реальности) научной картины мира.

Отметим, что эта адекватность сохраняется лишь в позитивном, но не в негативном смысле: то, что известно науке, существует, но, строго говоря, мы не можем утверждать, что то, что неизвестно науке, не существует. Тем не менее, любимый тезис сторонников ненаучных мировоззрений — «не мы должны доказывать, что бог [или любой иной сверхъестественный феномен] есть, а вы — что его нет» — неверен, поскольку доказательству подлежат положительные, а не отрицательные утверждения. В противном случае нам придется признать, что любой произвольный тезис (включая взаимоисключающие) истинен, пока не доказано обратное, что есть очевидный абсурд. Таким образом, рационализм теоретически допускает возможность, что недоказанные (и не опровергнутые) тезисы могут оказаться верными, однако рассматривает в качестве верных только доказанные тезисы.

Перейдем теперь к определению ряда базовых понятий.

Что такое разум? Разум есть самоосознающая информационная машина. Что такое машина? Машина есть динамическая система, целенаправленно реализующая некоторую базовую функцию (или функции). В этом определении важно и то, что система динамическая, т.е. изменяющая свое состояние во времени, и то, что это система, а не монообъект (к примеру, летящая пуля машиной не является, а вот ракета — является), и наличие базовой функции (астероид, вращающийся по орбите — не машина, даже при наличии у него достаточно сложной внутренней структуры, а искусственный спутник на той же орбите — машина). В то же время, из определения отнюдь не следует, что машина должна быть создана искусственно — любое живое существо является биологической машиной, или что машина должна обязательно состоять из вещества и работать с веществом. Машина может быть и информационной; частным случаем таковой является, к примеру, компьютерная программа.

Информационная машина — это, в общем случае, машина, обрабатывающая входную и генерирующая выходную информацию; это и есть ее базовые функции. Применительно к разуму (отличающемуся от остальных информационных машин наличием способности к самоосознанию) первую функцию называют познанием, а вторую — творчеством. Отметим, что базовые функции на то и базовые, что являются для машины самоценными и не требуют внешних оправданий; иными словами, бессмысленно спрашивать, зачем разуму познавать и творить. Это — его базовые функции, и их реализация является его главной целью, а все прочее имеет значение лишь в той мере, в какой способствует или препятствует их реализации. Соответственно, две базовые функции могут быть дополнены третьей, следующей из факта самоосознания разума (а следовательно — понимания им своей функциональности): эта функция — самосовершенствование, т.е. максимизация эффективности реализации базовых функций. Заметим, что познание (и творчество, как правило, тоже) уже сами по себе служат самосовершенствованию разума.

Часто возникает путаница между происхождением и сутью разума. Действительно, эволюционно разум возник лишь как инструмент выживания некоторого вида животных (машин, чья базовая функция — выживание генотипа (даже не отдельной особи)). Однако в процессе своего развития разум из слуги превращается в господина: если на ранних этапах разум — инструмент для выживания тела, то на поздних тело — не более чем инструмент для обеспечения функционирования разума в материальном мире. Полностью разумными могут считаться лишь существа, для которых этот «переворот» уже произошел; те же, чей разум по-прежнему остается слугой инстинктов, эмоций и иного наследия предыдущих этапов эволюции, могут именоваться лишь условно разумными. Еще раз подчеркнем — это не значит, что полностью разумный может обходиться без тела или свободен от накладываемых устройством тела ограничений; речь лишь о том, кто является задатчиком целей, а кто — исполнителем.

Разобравшись с целями разума, охарактеризуем также его методы. Разум оперирует как фактами, так и гипотезами (в зависимости от решаемой задачи, гипотезы могут быть как наиболее вероятными, наилучшим образом описывающие наблюдаемую реальность, так и полностью умозрительными), на основании которых делаются логически непротиворечивые выводы с целью наиболее эффективного решения поставленной задачи. Иррационалисты часто пытаются противопоставить разуму интуицию, однако такое противопоставление неграмотно. На самом деле интуиция является частью разума; это подсистема обработки информации, при которой промежуточные шаги не осознаются; ничего загадочного в ней нет — ее успешно моделируют с помощью компьютерных нейросетей. В условиях недостатка информации разум может использовать и перебор, и генерацию возможных, но не выводимых напрямую из исходных посылок вариантов; важно, однако, понимать, что во всех этих способах нет ничего «мистического», не существует никаких «озарений свыше» — все это деятельность самого разума, и что, хотя разумный путь не дает гарантии ни успеха (не всякая задача разрешима, тем более за приемлемое время), ни отсутствия ошибок (как в силу неполноты и неточности имеющейся информации, так и в силу несовершенства разума конкретной личности), этот путь является лучшим из возможных (т.е. вероятность успеха на нем максимальна, а вероятность ошибок минимальна по сравнению с любыми неразумными путями). Рационалистическая парадигма предполагает критичность восприятия любой информации (в том числе и собственных выводов), однако и сама эта критичность не должна возводиться в догму — иными словами, демонстративный агностицизм, провозглашающий «мы все равно ничего не можем знать наверняка» и по сути отрицающий познание как таковое, рационалистами отвергается как неконструктивный. Более того, для разума как информационной машины критичным является качество и количество информации, но не ее первоисточник. Иными словами, вопрос, является ли наблюдаемый нами внешний мир реальным или же некой иллюзией/симуляцией, хотя и интересен сам по себе, но не является критичным для процесса познания. Если симуляция не менее сложна и многообразна, чем реальный мир, она является не менее достойным объектом для познания (даже в том случае, если сам факт симуляции никогда не будет установлен изнутри нее). Хотя, согласно декларированным выше принципам, мы предполагаем, что наблюдаемый мир реален, пока не доказано обратное.

Ответив на вопрос, что такое разум, обратимся к другому столь же «вечному» вопросу — что такое жизнь? Ответов на этот вопрос было предложено множество, и ни один из них не может быть признан удовлетворительным. Действительно, ни белковая природа, ни обмен веществ с окружающей средой, ни способность к росту и размножению не могут быть признаны ни необходимыми, ни достаточными свойствами жизни. Вывод из анализа всех этих определений и описаний следует несколько неожиданный: если нечто описывается столь расплывчато и все попытки выделить его объективные критерии оказываюся неудачными, то, по всей видимости, речь идет не об объективно существующем феномене, а лишь о некой умозрительной и даже иллюзорной концепции. Иными словами, на самом деле никакой «жизни» не существует — мы лишь произвольно называем живыми некоторый набор динамических систем, хотя в реальности нет никаких качественных отличий между живым и неживым.

Если такой вывод кажется слишком смелым, рассмотрим, к примеру, вирусы. До сих пор не существует однозначной позиции, считать ли их живыми (что, заметим, никоим образом не мешает их изучать, понимать принципы их функционирования и даже модифицировать их генноинженерными методами). Сам по себе вирус представляет собой просто молекулу в оболочке и никакими признаками живого не обладает. Некое подобие жизни он обретает, лишь встроившись в генетический код клетки и заставив ее воспроизводить себя. Уместно будет вспомнить и компьютерные вирусы, которые, не будучи не только белковыми, но даже вещественными объектами, ведут себя аналогично живым микроорганизмам — перемещаются, размножаются, инфицируют другие программы, даже мутируют. Бактерии в неблагоприятных условиях переходят в состоянии споры, в котором их едва ли можно назвать живыми; с легкостью переступают туда и обратно границу между жизнью и нежизнью и куда более высокоразвитые существа, такие, как насекомые или земноводные. Все жизненные процессы полностью прекращаются; если замороженную лягушку уронить на твердое, она расколется, как кусок льда. Однако, если никто не обойдется с ней подобным образом на морозе, в тепле она оттает и заквакает. Существует расхожая аналогия живой клетки со сложной химической фабрикой; в принципе такую фабрику (способную, в том числе, к делению и росту — кто сказал, что рабочие не могут перестраивать стены?) можно построить в реальности. Будет ли эта фабрика живой? Теоретически любая функция живого может быть воспроизведена на неорганическом субстрате, и разум, конечно же, тоже не является исключением. Таким образом, нет никаких оснований считать процесс функционирования известных нам органических машин неким особым феноменом, принципиально отличным от функционирования иных динамических систем.

Вместе с тем, понятие жизни как бытия разумного существа, а точнее — разума как такового, имеет смысл. При этом разум может менять свой физический носитель (например, путем последовательной замены нейронов на их искусственные аналоги); но принципиальным является то, что разум есть динамическая система, то есть, упрощенно говоря, не объект, а процесс. Пока этот процесс непрерывен, разум жив (отметим, что этот процесс не прерывается полностью ни во сне, ни в обмороке, ни, по имеющимся сведениям, даже в коме, если речь не идет о смерти мозга); остановка этого процесса и есть смерть. И смерть в этом, наиболее существенном для нас смысле является действительно необратимой, в отличие от биологической смерти (остановки биологических функций) у той же замороженной лягушки. Важно понять, что даже если мы реактивируем биологические функции носителя (оживим тело и мозг), то мы не восстановим прерванный процесс (это невозможно по определению: нельзя сделать прерванное непрерванным), а лишь запустим новый, пусть даже аналогичный прежнему, но — другой. Таким образом, принципиально нельзя спастись от смерти с помощью крионики (заморозки и последующей разморозки тела «по-лягушачьи»); однако это можно сделать, постепенно заменяя носитель так, чтобы непрерывность деятельности разума сохранялась.

Если сказанное выше о крионике представляется неочевидным, проведем мысленный эксперимент, описанный Станиславом Лемом. Где находится разум замороженного? Очевидно, нигде — он просто не существует. Но как доказать, что личность, возникающая после разморозки, не та же самая, что до заморозки? Ни один тест не покажет различия — но так и должно быть, когда мы имеем дело с точной копией, и тем не менее копия — не оригинал, «такой же» не равно «тот же». Итак, суть эксперимента: запишем расположение всех атомов в замороженном теле, а затем уничтожим тело и соберем его заново из других атомов. Атомы одного изотопа одного элемента абсолютно ничем не отличаются друг от друга, так что, опять-таки, ни один тест — ни физический, ни психический — не покажет разницы, но можно ли сказать, что размороженный будет тем же, кто был заморожен, а не его копией? Если ответ — по-прежнему «да», усложним эксперимент: не будем уничтожать исходное тело. После разморозки получим два абсолютно аналогичных как физически, так и психически существа (неважно, будут это люди или существа иной природы). Кто из них будет исходной личностью? Первый? Но ведь, согласно предыдущему эксперименту, ею должен был стать второй — а ведь для второго ничего не может измениться в зависимости от того, уничтожен первый или нет. В общем, если не привлекать мистические сущности типа души, которая может покинуть замороженное тело и вернуться в размороженное (то есть фактически — обеспечить непрерывность разума на время заморозки тела!), разрешить возникающие парадоксы в рамках идеи, что после остановки разума может быть воскрешена исходная личность, а не ее копия, оказывается невозможным.

Это не значит, впрочем, что крионика совершенно бесполезна. Личность может представлять ценность не только для себя самой, но и для других. Для цивилизации в целом будет определенно полезным сохранить точную копию личности выдающегося ученого, художника и т.п. (вообще любого хорошего специалиста) — и, конечно же, эта копия должна будет обладать всеми правами оригинала; надо лишь понимать, что для самой личности это не будет ни спасением, ни воскрешением.

То же самое верно, разумеется, и по отношению к любым попыткам скопировать личность, как файл с диска на диск — то есть записать некий мгновенный слепок имеющейся в мозгу информации, а потом загрузить ее в новый носитель. Еще раз напомним, что разум — это не статический набор данных, а непрерывный процесс. Никакой dump памяти не то что старой, но даже и новой личностью сам по себе не будет. Он будет лишь матрицей, по которой новую личность (копию исходной) можно создать — точно так же, как исполняемый файл на диске не является работающей программой, а лишь позволяет ее запустить.

Важно еще раз подчеркнуть, что «я» — это только мой разум/личность, но не мое тело. Тело — не более чем мой инструмент, пусть и необходимый (и то, что мы пока не умеем его заменять, как любые другие инструменты, есть лишь временное несовершенство нашей технологии, а вовсе не фундаментальное ограничение), причем это относится в том числе и к мозгу. Мозг — носитель личности (информационной машины), но не сама личность. И, поскольку информация инвариантна относительно носителя, личность может быть переселена на любой другой носитель, способный поддерживать ее функционирование, в том числе неорганический — главное, чтобы процесс переселения был плавным и непрерывным. Чтобы ни в какой момент ответ на вопрос «где сейчас функционирует разум?» не был «нигде» (а был «частично на старом, частично на новом носителе»).

Ответив на вопросы, что такое разум и что такое жизнь (бытие разума), ответим и на вопрос о смысле жизни. Точнее говоря, констатируем принципиальную некорректность этого вопроса. В самом деле, смысл — не объективная, а ноогенная категория; никакой объект не обладает смыслом сам по себе. Можно говорить о смысле объекта с точки зрения его создателя, но явления природы, и в частности жизнь, создателя не имеют (рационализм, естественно, не рассматривает религиозные трактовки в силу их безосновательности; а если бы даже жизнь и имела создателя, то можно было бы говорить лишь о смысле созданного с точки зрения создателя — но не с точки зрения самого созданного). Альтернативное объяснение — поскольку смысл объекта лежит вне его самого, то смысл бытия лежит в небытии, то есть не существует.

В то же время, говорить не о смысле, а о цели жизни вполне корректно. Целью системы является реализация ее базовой функции. Соответственно, целью разумных существ является познание и творчество. Реализация данных целей, по-видимому, потенциально бесконечна, т.е. не может быть достигнуто состояние, когда познавать и творить больше нечего и совершенствоваться дальше некуда (даже если будут познаны все законы Вселеннной, это не означает конца познания, так же, как знание всех правил и всех слов некоторого языка не означает знания всех текстов, которые на этом языке написаны или могут быть написаны). Таким образом, заинтересованность разума в бессмертии (и отсутствие для разумного существа проблем в стиле «слишком долго жить скучно») следует из самой его природы, а не является уступкой животному инстинкту самосохранения или иным инстинктивным и эмоциональным факторам.

Как следует из сказанного выше, счастье (несчастье), шире — удовольствие (неудовольствие) и вообще эмоциональные состояния не являются ни самостоятельными целями и ценностями в рамках рационалистической парадигмы, ни необходимыми для разумного существа стимулами. Вообще говоря, с точки зрения разума, эмоции (как и вообще все на свете) — не более чем поступающая извне информация, которую он тоже может обрабатывать. По своему эволюционному происхождению и природе эмоции — примитивный, животный критерий целесообразности, соответствия желаемого действительному. При этом данный критерий, в силу крайней своей примитивности, оказывается неэффективным в условиях цивилизации — как из-за ее сложности, непредусмотренности природными механизмами и возникающих потребностей в долгосрочном анализе (на который способен только разум), так и из-за элементарного несоответствия целей животного (выживание вида) целям разумного существа (реализация функций разума). Представления об определяющей роли эмоциональных стимулов, о том, что «все в конечном счете делается ради удовольствия или из страха перед неудовольствием», очевидно неверны: эмоции служат стимулами лишь для узкого класса биологических машин — животных; растения и «неодушевленные» машины (в том числе — обрабатывающие информацию компьютеры) сохраняют способность действовать без них, и нет ничего удивительного в том, что такой способностью обладают и разумные существа, для которых побудительным мотивом является реализация базовых функций разума. В случае человека (единственного пока достоверно известного нам разумного существа) эти общие соображения подтверждаются нейрофизиологией: утверждение, что нервные импульсы в лимбической системе (отвечающей за эмоции) могут служить побудительным мотивом, а нервные импульсы в коре больших полушарий (куда более высокоразвитом образовании, отвечающем за разум) — нет, явно несостоятельно. Более того, тот факт, что для мышления не требуются эмоциональные стимулы, наблюдается непосредственно: человек не может перестать мыслить, даже если захочет (йоги, правда, предлагают некие практики «остановки внутреннего монолога», но на самом деле мышление не прекращается даже в этом случае — просто оно не оформляется произносимыми про себя словами). Хотя человек представляет собой переходное звено между животным и истинно разумным существом и потому может руководствоваться как эмоциями, так и разумом. Все люди рождаются гедонистами (т.е. имеют критерием стремление от неудовольствия к удовольствию), поскольку их разум на этот момент неразвит и состояние наиболее близко к животному. В процессе развития разума, однако, они получают возможность перейти к рационалистической парадигме.

Вместе с тем из определения эмоций как критерия соответствия желаемого действительному следует, что рационалистическая парадигма не требует полного отказа от них. Весь вопрос в том, кто определяет «желаемое», т.е. является постановщиком целей и задач. У животных это физические стимулы, инстинкты и приобретенные (но не осознаваемые и не анализируемые) рефлексы, у разумных существ — разум. Таким образом, в эмоциях, идущих от разума (таких, в частности, как интерес к знаниям, творческое воодушевление, удовлетворение решенной задачей и т.п.) нет ничего плохого — до тех пор, пока они не являются самоцелью и не мешают работе разума.

Поясним на простой аналогии. Допустим, водителю надо куда-то доехать за ограниченное время. Он жмет на газ, мчится по шоссе и держит в поле зрения показания спидометра, констатируя про себя: еду достаточно быстро, успею. Это поведение рационалиста. А теперь рассмотрим водителя, который просто замкнул проводки в приборной панели, заставив спидометр показывать максимальную скорость, и смотрит теперь на эту зашкаливающую стрелку — машина же при этом вообще никуда не едет. Это поведение гедониста. Не нужно выламывать спидометр — он сообщает полезную информацию, но не он определяет, куда и зачем ехать, и целью поездки является как можно более скорое прибытие в пункт назначения, а вовсе не максимальное отклонение стрелки спидометра.

Соответственно, рационалистическая парадигма никоим образом не отрицает искусства и эстетики. Искусство является реализацией второй базовой функции разума — творчества. То обстоятельство, что искусство часто воздействует на эмоциональную сферу, не делает его чем-то, не имеющим отношения к разуму (неразумное существо не способно создать шедевр). Математическая задача тоже может иметь красивое решение. Просто искусство часто работает в другой знаковой системе, строит свои конструкции из образов не второй, а первой сигнальной (в особенности это касается таких областей, как музыка и живопись — в противоположность литературе, информационной и в привычном смысле) и потому более доступно для восприятия на эмоциональном уровне (у животных вторая сигнальная практически отсутствует). Но это всего лишь разница алфавитов, из-за которой информационная сущность любого творчества не перестает быть таковой.

Продолжение — Часть II: Религия, мораль, свобода