Злоба дня

Как я была «правосеком» в Крыму

Как я была «правосеком» в Крыму

Год назад вместе с Крымом вооруженные люди отжали мой кусок жизни. В ночь перед референдумом меня словно не стало, а потом — я появилась, так же внезапно, как и исчезла. Теперь 16 марта — день моего второго рождения, который не стал днем смерти.

— Лечь лицом в пол, руки за голову, — человек в черном камуфляже влетел на балкон, в два прыжка оказался рядом, навис надо мной и приставил пистолет к затылку.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — я силилась сформулировать свою последнюю просьбу, но меня заклинило.

— Молчать, — резко заткнул «черный». — Лежать, не двигаться.

Я почувствовала какая, оказывается, холодная сталь у пистолета. Ледяная. Еще поймала себя на мысли, что вся жизнь не «промелькнула перед глазами» и мелькать не собиралась. Просто в один миг мне стало всё равно. Абсолютно всё.

Мирный Крым

На полуостров Крым я прилетела с острова Кипр по заданию редакции и зову души. Можно было не лететь, но нужно было лететь, — аннексии случаются в мире не каждый день. В Крыму меня интересовали обычные люди — их истории, ощущения, жизнь «до» и «после».

На месте выяснилось, что крымчане дико боятся и ненавидят киевских «фашистов» и «бЕндеровцев». Многочисленные отряды «самообороны» боятся «правосеков», которые просачиваются в Крым для диверсий, захвата административных зданий и оружия из воинских частей. А «зеленые человечки», они же «вежливые люди», помогают здесь никому никого не бояться, даже кораблей НАТО. При этом вся наглядная агитация о «референдуме» изготовлена в стилистике российской «Единой России» и, как мне показалось, её же партийными верстальщиками.

Запомнился такой анекдот. — Вы бандеровцев в Крыму видели? — Нет. — А они есть! — А российскую армию видели? — Да! — А её нет.

15 марта в Крыму был «день тишины», когда накануне голосования запрещена любая агитация. Мы с коллегами поехали из Симферополя в Севастополь — город русской славы. В ту субботу в этом городе было малолюдно и тихо, как перед грозой. Даже возле блокированного штаба ВМС Украины спокойно: «вежливые» снайперы буднично держали на прицеле ворота в штаб, «самооборона» что-то охраняла и контролировала. Жены заблокированных украинских военных негромко переговаривались с обороняющимися. Женщины принесли передачки с едой и вещами и терпеливо ждали. Они рассказали, с каким нетерпением ждут завтрашнего дня, чтобы «все это наконец-то закончилось».

Тем временем в городе происходила скрытая от всех жизнь. И непонятная. Украинский военный отказался от интервью, сославшись на «срочные дела», военнослужащая из Бельбека сообщила, что им угрожают, телефоны прослушивают, и «завтра не будут выпускать на референдум». Коллега прислала смс, что в Крыму идут задержания украинских активистов. Все это происходило в каком-то другом, невидимом нам Крыму. Потому что в «видимом» мы наблюдали типичный «день тишины», и спокойных людей вокруг.

Штурм

На ночь я осталась в Севастополе (из-за блокпостов ездить между городами стало проблематично). Был план сходить на избирательный участок именно здесь — хотелось лично посмотреть на прогнозируемый 99% результат голосования «за воссоединение с Россией на правах субъекта Российской федерации».

Около девяти часов вечера севастопольцу Евгению Мельничуку позвонили друзья и сказали, что у его подъезда стоят люди с автоматами, человек 15. В тот момент в квартире находились фиксер и, как его еще называли, «человек с Майдана» Дмитрий Новотарский и я. Через несколько минут после звонка, у нас вырубили свет.

Поясню, что хозяин квартиры Евгений Мельничук — местный проукраинский активист. Вернулся в Крым в начале марта с Майдана, помогал украинским военным в заблокированных частях: развозил продукты, одежду, шоколад и СТРИМ комплекты. Как раз днем он рассказал журналистам, почему считает камеру оружием 21 века. «Преступления, снятые на видео можно и нужно фиксировать и выкладывать их в интернет в режиме реального времени», — заявил он.

Когда стала ясна цель автоматчиков, Евгений начал настраивать СТРИМ, благо в доме была вся техника. Сделал пробный выход в сеть, и через несколько минут неизвестные уже колотили в дверь и требовали открыть.

В это время я говорила по телефону с подругой и помощницей Катей, которая слышала грохот. Она посоветовала позвонить в милицию. Позвонила. Сказала, что я не гражданка Украины, но опасаюсь за свою жизнь, потому что в квартиру ломятся какие-то люди. Как потом выяснилось, такой звонок в милиции зафиксирован не был. Зато тут же на мой телефон некто через интернет прислал несколько провокационных смс. Стало ясно, что защиты ждать неоткуда, руки совсем опустились.

Самое страшное — это ожидание: долгое, тягучее, вязкое время, когда ты не знаешь, что будет с тобой через 30 минут, через час, через день. Когда сердце выскакивает, а мозг работает только на самосохранение. А еще тело. Все очень плохо с телом — оно тебя предает, оно делает все не так, оно хочет каких-то экстренных действий. Повинуясь страху, я выскочила на балкон.

Мне показалось, что прыгнуть с четвертого этажа типового дома — хорошая идея и не сложная задача. Посмотрела вниз и увидела, что к дому вальяжной походкой идет человек с автоматом. Как на обычную вечернюю прогулку. А тут я, как дура, со своим страхом и телом прикидываю варианты спасения. «На прогулку, говоришь, вышел? — промелькнуло в мозгу. — Не буду прыгать! Пошли в жопу».

Сразу вышибать дверь нам не стали. Начались длинные переговоры. Группа захвата вела себя развязно — ржали, хамили, уговаривали, угрожали, требовали. Действительно, чего б людям не поржать, ведь в большой компании, да с оружием — это ль не веселье.

— Мы видели под балконом людей с автоматами и дубинками, это кто? — спросила я через дверь.

— Милиция, — отвечают. — Пришли вас спасать.

— А вы гарантируете нашу безопасность?

— Ну, конечно, — засмеялись в ответ. — Давайте, открывайте.

СТРИМ трансляция тем временем уже шла в интернете. За нашими переговорами следили несколько тысяч человек.

В доме начался аврал. Все говорили по телефонам. В какой-то момент мне показалось, что все прощаются со всеми. Мне тоже кто-то позвонил, и я отошла в комнату. Неизвестный мне мужчина сказал, что это всё незаконно, и посоветовал еще раз поговорить с людьми за дверью. Я добросовестно направилась с трубкой к «этим людям». И тут раздался грохот и звон. Потом — затишье. Выглянула в прихожую и увидела дыру в дверях, а в выбитом проеме — дуло автомата. Я разъединилась и в ужасе бросилась на спасительный балкон.

Группа захвата выдержала небольшую паузу и начала штурм.

Дверь пала с победным грохотом. Вооруженные люди минуты две-три, может, пять метелили моих друзей. Звон разбивающейся посуды и мебели заглушал остальные звуки. Кто-то из группы захвата вспомнил, что нужно проверить и другие помещения — туалет, балкон. Там меня и нашли...

С балкона под дулом пистолета меня повели внутрь. Евгения Мельничука куда-то сразу увели, окровавленный Дмитрий лежал на кухне лицом в пол и его продолжали бить. Дмитрий в луже крови мне снится до сих пор. Меня ведут мимо. Я ничего не могу для него сделать. Разве что все запомнить, и стать свидетелем, если выживу.

Обыск

Человек пятнадцать в разномастном камуфляже и масках бегали по квартире и доставали из разных мест «доказательства». «Ооо, смотри — рации, — обрадовался один. — А вот и шприцы». «Да тут еще и шоколада целая коробка», — отвечал второй. «Вот, я нашел благодарность с Майдана», — кто-то вытащил из-под шкафа бумагу. Меня стали спрашивать, откуда эти вещи, отвечала, что не знаю. «А ты кто, вообще?» Показала журналистское удостоверение. Кстати, главный из группы захвата сразу скомандовал подчиненным: «Бабу не трогать, она с нами через дверь говорила». Бабу трогать не стали. Орали сильно, но руки не распускали. Правда, когда на обыск прискакали люди в гражданке, один товарищ реально хотел заехать мне в лицо, потому что «он видит, что я не журналист, а майданутый правосек». До сих пор думаю, что ж его удержало?

Мою куртку так тщательно досмотрели, что порвали карманы, подкладку и освободили от денег. Рюкзак вывернули наизнанку. Кто-то сунул в мой кошелек пропуск в пресс-центр Майдана (позже я узнала, что там выдавали специальные пропуска). «Гражданские» начали пытать: «Откуда пропуск, кто сюда прислал, если журналист, где аккредитация?» Последний вопрос удивил особенно. «Вообще-то, это не я к вам пришла, а вы, где ордер на обыск, где понятые?», — спрашиваю. «Заткнись, овца», — отрезал старший. На мое счастье человек в камуфляже честно признался, что это он сунул пропуск в кошелек, так как подумал, что он отсюда выпал...

В комнате было все перевернуто, кот забился в туалет, повсюду валялись детские вещи и игрушки. «Ты почему, сука, через дверь сказала, что в квартире дети?», — спросил «камуфляж». «Кому я сказала? Я знаю, что детей нет в квартире», — отвечаю. У Евгения Мельничука — четверо детей. Когда он начал активничать в Крыму, то жену с детьми эвакуировал в Киев. Получается, что группа захвата штурмовала квартиру, в которой находились дети?

Допрос

Человек с автоматом вывел меня из квартиры и повел к микроавтобусу. Где-то сзади раздался шум разбивающегося стекла. Человек схватил меня за руку и потащил в сторону. Спрятались за деревом. «Пригнись», — сказал конвоир, присел и стал разглядывать в прицел, что происходит возле дома. «Господи, страшно-то как», — подумала я. И совершенно непонятно, кто кого больше боится.

Когда неизвестная мне опасность миновала, посадили в машину, надели балаклаву прорезями назад и, зажав между собой, куда-то повезли. Ехали, как показалось, целую вечность. Маску с меня сняли, когда привели в какую-то комнату в подвальном помещении. Огляделась: мебели нет, только на полу набросаны разнокалиберные куртки, штаны и бушлаты, в зарешеченном окне стоят мешки с песком. Мне дали воды и начали допрос.

Суть вопросов — кто, что, как оказалась в Крыму, в Севастополе, в этой квартире, кто послал, кто главный. Скрывать мне нечего, и я рассказала все как есть. «Следователи» постоянно менялись, приходилось рассказывать все заново. Когда они уходили, напротив меня вставал «дежурный» автоматчик и, явно без санкции руководства, озвучивал мне свои подозрения и идеологические установки.

А потом начались странные «следственные действия». Мне велели написать на листке фразу и, сличая листок с какой-то тетрадью, уверенно заявили, что почерк мой. «Вы шутите? — я несколько оторопела от наглости. — Да ни одна графологическая экспертиза это не признает». Я еще удивилась, зачем просить меня что-то писать, если уже конфисковали мой блокнотик? Берите — сличайте. Мои же записи громко цитировали как доказательство виновности: «О, номер воинской части записан, а вот пометка про оружие, всё с ней ясно».

Затем у меня забрали обувь и часы. Проверили вены на руках и ногах. Потом велели нарисовать план дороги к съемной квартире, в которой я остановилась в Симферополе. Адреса я не знала, тип забора возле дома не назвала. Точно, что-то скрываю. Принесли на опознание какой-то пузырек с жидкостью. «Что это?» — показывают на пузырек. «Понятия не имею, даже трогать не буду», — говорю.

Новую пищу для подозрений дали смс в моем телефоне. «Таня, — ты партизан», — написала мне в январе кипрская подруга. А вот и главная «улика». «Забаррикадируйтесь, сочините легенду одинаковую о том, что шоколадки для дружины, врите, спокойнее, говорите, что приехали сюда прятаться от „Правого сектора“, а пакеты хотели отнести на Суворова, в пункт приема средств», — этот замечательный замысловатый текст пришел на мой телефон от неизвестного отправителя через интернет, после звонка в севастопольскую милицию.

А потом меня начали «пытать» шоколадом. Несколько человек забежали в комнату. Один протянул плитку и велел съесть. Я вежливо объяснила, что не ем шоколад, что у меня на него аллергия и изжога. На меня начали орать, чтобы я немедленно стала есть. Пришлось отломить маленький кусочек, сжевать и проглотить его на глазах у изумленной публики. С таким любопытством за моим приемом пищи еще никто не наблюдал... Потом узнала, что в милиции Евгению Мельничуку тоже давали шоколад, который он с удовольствием съел.

После длительных следственных экспериментов пришел «добрый следователь» и объяснил, что меня подозревают в терроризме и шпионаже. Что по украинским законам мне светит 15 лет, но уже завтра меня будут судить по российским, а это лет 26, что из тюрьмы я выйду больной старухой, поэтому лучше не сопротивляться, а во всем признаться. «В чем лучше признаться?» — решила уточнить на всякий случай. «В том, что тебя прислали от „Правого сектора“ для диверсий в Крыму, твои друзья сейчас у очень серьезных людей, и начинают колоться», — направил меня следователь.

К этому времени Евгения Мельничука уже отпустили из милиции домой. Дмитрия Новотарского долго избивали, стреляли возле головы, пока он не потерял сознание. Затем отвезли в госпиталь, так как испугались, что он умрет прямо в отделении. Очнувшись, он спрыгнул со второго этажа больницы (охрана была снаружи палаты), какой-то водитель помог ему доехать до друзей, которые его спрятали, а потом помогли уехать из Крыма.

Всего этого, разумеется, я тогда не знала. Да если бы и знала, то ничего б для меня не изменилось. Мне известно, как «шьются» дела, как «находятся» свидетели, подбрасываются улики. Даже то, что прилетела с острова в Украину три дня назад — совсем ничего не значило. Для того, чтобы по заданию «Правого сектора» травить крымскую дружину шоколадом «Рошен» можно и с Марса прилететь, главное — люди ж верят. И кто мне будет передачки в тюрьму носить?

Наедине с грустными мыслями о двадцатишестилетнем сроке меня оставили среди бушлатов. За окном поднялся ветер, видимо, начинался дождь и что-то глухо било по стеклу. «Что это за шум за окном?», — спрашиваю у автоматчика. «Так это твои „правосеки“ приехали тебя спасать, гы-гы-гы, — заржал надзиратель. — Вы нас жгли на Майдане, так что за все ответите. И тебе я не верю».

Ну да, я как раз пыталась понять, в каком «ведомстве» нахожусь. Люди вокруг в черной спецназовской форме, кто-то в камуфляже, все до одного в балаклавах, говорят по-русски, но и украинский акцент тоже слышен. «Беркут», значит?

Вернулся «добрый следователь». Этот — точно из «Беркута». Спрашивал, была ли я на Майдане, видела ли елку, что там сейчас, как отношусь к Януковичу, почему врут журналисты? У меня появилась надежда, что мне начинают верить. Ага. Через 20 минут спокойного разговора — резко в лоб: «Кто тебя послал, кто у вас главный, на кого работаешь, когда вернулась с Майдана?»

В «мою» комнату в течение ночи заходили люди и переодевались в штатское. И тогда мне одевали маску на глаза. В туалет тоже водили в маске. По гулу можно было понять, что людей в помещениях много.

Концовка допроса была фееричной. Часам к пяти утра, после 23-часового бдения я едва держалась на ногах. Меня поставили посредине комнаты. Несколько человек — справа, несколько — слева и пять человек — напротив. Все почему-то повысили децибелы, по очереди задают вопросы, требуют четких ответов и смотреть в глаза. «Я не вижу в прорезях ваших глаз, буду смотреть вот на него (единственного с открытым лицом), он один тут нормальный», — указала на человека в красном берете.

Как-то вся эта картинка напомнила мне эпизод в гостинице из «Бриллиантовой руки», когда все хором стыдят теряющего сознание Горбункова. Я сознание не потеряла, просто внутренне расслабилась. Тут-то все и закончилось. Меня оставили в покое, а потом принесли раскладушку и чай. Накрывшись бушлатом, попыталась уснуть.

«Референдум»

Проснулась через час от пронизывающего холода и странных звуков. В соседних помещениях стоял топот, люди переговаривались по рациям, откуда-то доносился лязгающий звук. Меня охраняли уже два автоматчика, но стояли снаружи комнаты. Потом надолго все затихло. Я лежала у окна и пыталась угадать слова на фасаде здания. Через мешки с песком с трудом разобрала оранжевую надпись: «Оборона Севастополя». Заняться было нечем, спасать меня никто не ехал, отпускать не собирался, «референдум» бездарно проходил на раскладушке.

Часам к 11 принесли завтрак — быстрорастворимые макароны с тушенкой, рыбные консервы, хлеб, чай. Кто-то из охраны отметил, что их так не кормят, как «эту». Ну, извините, я тут не по доброй воле харчуюсь. Чтоб не скучала, охранник дал почитать «Крымскую правду». И вот лежу я сытая, с газеткой, напротив дежурит вооруженная охрана. Что это? Где я?

Неожиданно в комнату вошли двое, один с моим рюкзаком. «Ура, выпускают», — мысленно возликовала. «Посмотрите, всё ли на месте?» На месте далеко не все, но мне уже без разницы. Снова одели какую-то шапку, посадили в машину и повезли. В дороге конвоир сказал, что меня везут в другое место, и, если буду правильно себя вести, то всё кончится хорошо. «А правильно, это как?» — уточняю. «Правильно — это правильно», — ответил конвоир .

Высадили из машины и передали меня с вещами каким-то людям. Новый конвоир вцепился в запястье и куда-то повел. «О, новую обезьянку привели», — как-то радостно воскликнул какой-то человек. «Господи, когда же это все закончится?» — на меня в очередной раз навалился жуткий страх. Привели в какую-то комнату, усадили в центре на табурет и, не снимая с глаз шапки, начали жестко трясти за плечи: «Говори, сука, чё натворила». Отвечаю: «Я — журналист, все документы у вас». Кто-то начал на меня орать, но другой его осадил, мол, успокойся, ждем следователей.

Пришло несколько человек в штатском. С меня, наконец-то, сняли душную шапку, начался очередной допрос. Вопросы касались биографических данных, причем таких, которые легко проверяются по базам. Справились быстро. Затем мне предъявили чьи-то права и спросили, знаю ли я этого человека. С трудом узнала на фотографии Евгения Мельничука. Следователи ушли, а за меня взялся какой-то человек в казачьей папахе, задававший странные вопросы о родителях и других родственниках. Мне хотелось его стукнуть: так противно о близких людях со мной еще не разговаривали.

Позже я узнала, кто это был. Его имя — Евгений Пономарев, а после Крыма — казак «Динго». Соратник «Бабая», отправившийся в апреле воевать на Донбасс, убитый в конце августа под Славянском.

Вернулись следователи и задали несколько уточняющих вопросов. Опять принесли шоколад... «Мы вас отпускаем, но шоколад все же нужно съесть». Я не стала ломаться, съела кусок. Показалось, что присутствующие понимают всю бредовость «шоколадной» темы, но порядок — есть порядок, а мне надо срочно отсюда выбираться, пока не появилась еще какая-нибудь «третья сила».

Когда выходила с территории, заметила, что держали меня в воинской части в центре города. Следователи назвали свои имена, но я не уверена, что они настоящие. Сказали, что они из Министерства обороны Российской Федерации, а мне категорически рекомендуют в самое ближайшее время покинуть Крым. «Как покинуть? У меня билет на 22 марта», — говорю. «Езжай через переправу в Ростов-на- Дону, потому что на Украине сейчас будет неспокойно, и здесь тебе делать нечего», — отвечают.

Решение об отъезде я приняла, когда узнала, что днем 16 марта Мельничука снова задержали. Его жестко допрашивали, избили, свернули челюсть, но отпустили. «Ребята» явно показывали, что здесь никто не шутит. Реальных представителей «Правого Сектора» и диверсантов днем с огнем не найдешь, и, значит, кто-то должен ими стать.

...В пятистах метрах от «моего» дома в Симферополе вечером на площади гулял народ. Люди радовались будущим пенсиям и зарплатам, миллионам отдыхающих и новой жизни в составе Российской Федерации. Песни, пляски, большой концерт и какой-то неистовый фейерверк, как предвестник будущей войны. «Референдум» закончился. Крым — ваш.

Фото автора
17 590

Читайте также

Литература
Русский Крым

Русский Крым

Итак, референдум о воссоединении Крыма с матерью-Россией успешно состоялся. Фашистских наблюдателей из ОБСЕ разогнали предупредительными выстрелами. Но это неважно — победный результат референдума зафиксировали проживающие в Европе русские патриоты, которых пригласили выполнить эту почетную миссию.

Вадим Штепа
Злоба дня
Земля мертвых

Земля мертвых

Каменистая почва Трахейского полуострова пропитана засохшей кровью. Психические останки десятков тысяч погибших продолжают пребывать на этой земле, активно вмешиваясь в дела живых через своих «омбудсменов» в нашем мире. В феврале 2014 года Севастополь увлек за собой Крым, и они образовали центр воронки, которая втягивает в водоворот соседние страны и народы, подобно описанной Эдгаром По в его «Низвержении в Мальстрём» бездне. Чалый, Аксенов, Поклонская и Гиркин – четыре гротескных всадника русского апокалипсиса, открывших мертвецам дорогу в мир живых.

Андрей Васильев
Путешествия
Москва-Крым

Москва-Крым

Путешествие, как известно, начинается с чемодана и вокзала. Конец августа, утро. Мы с женой садимся на Курском в поезд «Тургенев». Расположились, попили чайку из стаканов в традиционных железнодорожных подстаканниках, и не успели оглянуться, как уже перемахнули Оку — средневековый рубеж Московии, за которым начиналось Дикое поле.

Алексей Широпаев