После деления амёбы
Весной текущего года вышло второе издание книги известного уральского публициста и общественного деятеля Фёдора Крашенинникова «После России».
Прежде чем приступить к собственно рецензии, а точнее — желая сделать ее интерактивной, а не отчужденной, предоставлю слово самому автору, с которым мы побеседовали сразу после переиздания.
— Что тебя заставило переработать текст 2008 года и выпустить его в этом году? Что-то исторически изменилось и стало более актуальным?
— Во-первых, я все это время был недоволен художественной стороной текста. Опубликованный в 2008 году роман по сути был очень сырым во всех смыслах и кроме интересной идеи содержал множество такого, что меня самого со временем начало раздражать. Я чувствовал себя обязанным все-таки довести книгу до ума, чтоб мне не было стыдно за те нелепости и несуразности, которых там слишком много — и в смысловом, и в стилистическом плане. Впрочем, и итоговую версию я призываю считать в большей мере политическим памфлетом, чем художественным текстом и простить автору те шероховатости, которые так и не удалось убрать.
Во-вторых, за те десять лет, которые прошли после начала работы над текстом (а это 2006 год!), с Россией и окружающим миром произошло очень много всего — и большею частью плохого. Сменился контекст, дискурс и еще много чего. В 2006-2007 году мне казалось, что карикатурная путинская «империя» развалится от внутренней фальшивости и ненужности самой себе — и я ошибся, то было вполне вегетарианское время и худшее было впереди. 10 лет назад мне казалось забавным пугать тогдашних имперцев откровенно карикатурными евреями и геями, расчленяющими Россию, но в 2016 году все это кажется не игрой на грани фола, а унылой писаниной какого-нибудь Федорова или Старикова.
В-третьих, мне показалось, что книга сейчас даже нужнее, чем в 2006-2008 годах. Как я уже говорил, с тех пор ситуация значительно ухудшилась, но никакой осмысленной дискуссии о вариантах будущего страны как не было, так и нет. А те дискуссии, которые все-таки идут, не выходят за рамки весьма узкого набора идей и концепций. И тогда и сейчас мне хочется расширить круг идей и заставить людей подумать и о том будущем, которое может им и не понравиться.
Фабула романа достаточно проста — не слишком спойлерствуя, ее можно пересказать буквально в паре предложений. Вот завтрашняя Россия (именно завтрашняя, там Путин упоминается еще как совсем недавнее прошлое) развалилась на отдельные региональные государства. Но затем в одной из центрально-российских республик власть захватывает бывший полицейский, он тоскует по «величию державы», к своему удивлению легко берет Москву и начинает оттуда поход за «возрождение России»...
В принципе, эту живучесть имперских архетипов у русских ярко показал еще Василий Аксёнов в своем классическом романе «Остров Крым». Как помните, в его сюжете красным в 1920 году так и не удалось взять Крым, который с тех пор стал развитым независимым государством, этаким «русским Гонконгом». Однако на Острове со временем все же победил «Союз Общей Судьбы» — партия, стремящаяся к воссоединению с СССР. В итоге, это «воссоединение» печальным образом состоялось — и автор, рисующий картины военной аннексии Крыма, сегодня выглядит настоящим пророком!
«После России» Фёдора Крашенинникова вроде бы более оптимистичен — этот роман не заканчивается победой имперских сил. Тем не менее, они продолжают дремать в каждом осколке распавшейся империи. Даже в центральной для сюжета Уральской республике. Там о возрождении Российской империи не только бредит распропагандированный москвичами студент-террорист, но и задержавшие его сотрудники Уральской спецслужбы КОКУР также предаются по ней тихой ностальгии...
Среди тех, кто сегодня рассуждает о перспективе «распада России» позитивно, принято видеть в этом крах империи с ее диктатурой. Однако от многих почему-то ускользает — на самом деле это окажется «распадом» просто на такие же диктаторские «россии», только размером поменьше, но с той же имперской преемственностью. И автор «После России» в образах своих героев рисует это зло и иронично:
Политики, президенты, священники искренне делали вид, что никакого „до“ у них не было. Так что и нынешние наши деятели — они оттуда, из прошлого. Вы думаете, Касимов этот всегда, что ли, был уральским националистом? Дудки! Он в Кургане был мелкотравчатой шишкой в правительстве, отвечал за внешнеэкономические связи и членом „Единой России“ был. Когда всё накрылось медным тазом, он первым начал топтать портреты и менять флаги. Так и выбился!
А вот какой была молодость идеолога имперской реставрации:
На самом деле, все эти бывшие раздражали его, и в глубине души он глубоко их презирал. Подростком, обнаружив, что никакой России больше нет, он был поражён всеобщим спокойствием по этому поводу. И самое главное, прежние лица оставались на прежних местах, за редким исключением, что он едва ли тогда заметил. Директор школы, которая еще недавно лично проводила уроки патриотизма, распорядилась срочно убрать стенды о России и Путине. Классная руководительница, которая на уроках то и дело сбивалась на темы о Донбассе и Америке, вдруг потеряла интерес к политике и теперь
строго придерживалась учебного плана. Новейшую историю вообще перестали преподавать. Тимофей некоторое время демонстративно ходил с георгиевской ленточкой, но потом в школу вызвали отца и ленточку пришлось снять.
Впрочем, и сам автор в послесловии делится схожими жизненными впечатлениями:
Пережитый в подростковом возрасте опыт краха империи — для меня один из самых важных в жизни. Он научил меня, что нет ничего вечного и безусловного, что кажущееся фантастикой и бредом через несколько лет может стать реальным, и новые поколения будут считать эту реальность банальным и единственно возможным устройством жизни.
Тем не менее, самоцельный «распад» на самом деле не открывает новую реальность, но лишь воспроизводит прежнюю, только во множественном числе.
Однажды я уже использовал образ амёбы — для описания эволюции постсоветских стран, в которых проявляется та же советская тенденция к унитаризму и централизму. И в этом есть внятные номенклатурные причины. Например, украинско-американский историк Сергей Плохий в своей книге «Последняя империя. Падение Советского Союза» так описывает становление независимости Украины:
Одно крыло аппарата без лишнего шума переписало партийные богатства на другое: они достались областным, городским и районным советам. Таким образом, господство сохранили, за редким исключением, те, кто еще недавно заседал в обкомах, горкомах и райкомах. Почти вся номенклатура уверовала в государственную независимость — и в Кравчука, ее пророка. С ним не были страшны ни лютый Ельцин, ни собственные демократы, ни „бандеровцы“. Партийные лидеры, прощаясь с Союзом и поставив все на Кравчука, получили пропуск в новое светлое будущее.
Однако образ амёбы вполне применим и к описанию возможной построссийской реальности. Только на сей раз она наверняка будет выглядеть жестче. Кремлевская «вертикаль» не исчезнет, но лишь размножится в десятках региональных, причем с не менее диктаторскими замашками. В книге «После России» местами описан такой кровавый хаос и произвол, что очевидно — на автора явно повлияла история «ДНР» и «ЛНР». А еще можно отметить и такой парадокс: Фёдор вообще-то известен как яркий оппозиционный деятель, но некоторые сцены из его книги вполне могут растащить на цитаты кремлевские пропагандисты — мол, смотрите, какой ужас будет без нас!
Возможно ли какое-то позитивное построссийское будущее? На мой взгляд, да — если его представлять не в виде «амёбного» распада, но как договорную (кон)федерацию. Даже само слово «Россия» может сохраниться — но станет примерным аналогом слова «Европа». Как известно, Европа вовсе не исключает существования независимых стран, напротив, она из них и состоит — однако при этом задает им определенные общие правила, делающие, например, немыслимыми войны между ними.
Кстати, насчет «общих правил» любопытно сопоставить два исторических документа. Несостоявшийся Договор о конфедерации Союза суверенных государств (ноябрь 1991) строился на абсолютной добровольности участия в ней и включал в себя упоминание Всеобщей декларации прав человека. Напротив, в российском Федеративном договоре (март 1992) ссылка на ВДПЧ уже отсутствовала, но зато фактически возрождался имперский централизм.
Сегодня результаты этой неоимперской эволюции мы хорошо наблюдаем... И кстати, здесь можно вспомнить еще один мой утопический сюжет — о Екатеринбургском процессе 201* года, которым закончится нынешняя «гибридная война». Надеюсь, автора романа «После России» как пророка Уральской республики он порадует.
Ну и в финале — еще один фрагмент из нашей беседы с Фёдором:
— Ты называешь свой роман антиутопией. Полагаешь, что всякая «построссийская» история может быть только антиутопической?
— Я называю свой роман антиутопией потому, что я бы не хотел, что все было так, как там написано. Меня не пугает, что будущее может быть непохожим на настоящее. Меня гораздо больше пугает, что будущее может быть похожим на настоящее. Вот взять распад СССР — в некоторых странах успешно прошла десоветизация и они стали вполне современными государствами (я говорю о Прибалтике). Но в большинстве постсоветских стран — и в России, и в государствах Центральной Азии, и в Украине, и в Беларуси и частично на Кавказе этот процесс или не завершен или даже не начался. То, что власть от ЦК КПСС и Горбачева перешла к каким-то местным бабаям вроде Ислама Каримова или Эмомали Рахмона едва ли можно считать прогрессом и шагом вперед. Скорее, это шаг куда-то в сторону с магистральной дороги человечества. Путинский режим — это откровенное отползание к унылому совку, тут и обсуждать нечего. Прекрасной Беларусью уже много лет правит советский председатель колхоза, а в Азербайджане власть и вовсе переходит по наследству. К чему я все это говорю? Только к тому, что отсутствие внятных идей о том, как жить в случае радикального изменения ситуации оборачивается механическим воспроизводством предыдущего опыта. В тех странах, (и Россия тут не исключение, а правило!) где власть захватили советские аппаратчики, мы сейчас наблюдаем убогие реконструкции советско-имперской модели организации власти и общества — с теми или иными особенностями, обусловленными личными качествами местных вождей и этнической спецификой региона.
Вернемся в фантастическую реальность моей книги (учитывая, что я живу в России, я могу обсуждать такой сценарий только в терминах фантастики, чтоб не попасть под статью, учти это): что будет, если Россия повторит судьбу СССР, но власть в новых государствах получит сегодняшняя элита? Если учесть, что никакой альтернативной элиты в регионах чаще всего нет вовсе или она слишком маргинальна и лишена каких-либо ресурсов, скорее всего, власть захватят представители второго-третьего эшелона нынешней администрации. О том, что у них получится, я и написал.
Если бы я написал о том, как вместо России вдруг возникло множество процветающих демократических государств с образованной и ориентированной на передовые достижения цивилизации элитой — это была бы утопия. К сожалению, я не вижу для нее никаких предпосылок.
Тем не менее, я не считаю, что моя книга — это приговор или тем более пророчество. Это именно антиутопия, она больше о нашем сегодняшнем дне и о том, чем он угрожает нашему же будущему. Нам уже сейчас надо думать, как мы все это будем преодолевать и изживать — если не хотим вечно ходить по замкнутому кругу, наступая на одни и те же грабли по многу раз.
Будущее России надо обсуждать во всех возможных вариантах и самым серьезным образом. Сценариев развития множество и чем лучше каждый из них будет проработан сейчас — тем больше шансов, что его удастся реализовать.
